Смерть на брудершафт (Фильма 3-4) - Страница 42

Увидел складское помещение с высоченным потолком, все заставленное огромными дощатыми ящиками, в которых, вероятно, хранились так и не проданные фирмой «Бекер» музыкальные инструменты. Театрального реквизита тут было немного: пара гипсовых колонн, несколько ширм, пианино с горящими в канделябрах свечами, на стульях — скрипка, труба, фагот.

И ни души.

Таинственный собеседник Шаховой мог удалиться в любом направлении: выйти направо, в коридор, или нырнуть в один из проходов между ящиками, которые образовывали нечто вроде обширного лабиринта…

Катастрофа, сказал себе убитый Романов.

SOS!

Полуосвещенная раздевалка клуба. По летнему времени отделение с вешалками закрыто длинной занавеской. За деревянной перегородкой нет гардеробщика. В углу на столике телефонный аппарат-таксометр. Видны двери туалетных комнат. Запах сигарного дыма.

Два коридора: один ведет к выходу, оттуда тянет сквозняком; по другому коридору можно пройти в зал. Там играет фортепьяно — уже не рэгтайм, а модный танец «ванстеп». Шорох ног, голоса, смех.

Романов бросил в прорезь пятиалтынный, назвал телефонной барышне номер. Соединили почти сразу.

— Лавр, это я. Дело плохо. Я виноват, провалил дело. Погнался за двумя зайцами.

Он говорил короткими фразами, все время оглядываясь, не идет ли кто-нибудь.

— Громче и яснее, — потребовал ротмистр. — Я тебя почти не слышу.

— Не могу громче.

— Что пластина?

— Похищена.

— Кем?

— Не видел… Там сидели трое: поэт Селен, мим Аспид и танцовщица Люба. Не обязательно они, но им сделать это было проще.

— Как они выглядят?

Алексей в нескольких словах описал соседей по столу. Как раз заканчивал про декламатора («неестественно длинное лицо, темные волосы до плеч…»), когда из зала вышел сам Селен.

— Черт знает что! — пожаловался он. — Единственное приличное место в городе, и то превратили в какой-то дансинг! Не вернусь, пока не прекратится этот обезьяний шабаш. Спички есть?

Получив коробок, вышел на улицу.

— …Не устроить ли облаву, пока публика не разбрелась? — спросил Романов, проводив декадента взглядом. — Всех взять, обыскать…

— Нет, не годится. Перепрятать пластину — дело одной минуты.

Да Алексей и сам знал, что идея не ахти — предложил с отчаяния.

— Что же делать, Лавр?

Князь похмыкал в трубку, помычал:

— М-м-м… Ну вот что. Не убивайся, всякое бывает. Я приму меры. Авось, поправим дело. А ты паси свою фифу и больше ни на что не отвлекайся. Доведи ее до дома, сдай горничной и дуй к нам сюда.

— Ясно…

Деревянная перегородка упиралась в стену, на которой висело зеркало. Разговаривая с ротмистром, Алеша несколько раз механически посматривал в ту сторону. И вдруг, удивившись, сообразил, что не отражается в мерцающей поверхности. В привидение он превратился, что ли? Поневоле покосился на пол — да нет, тень вроде отбрасывается. Еще раз поднял глаза на зеркало и только теперь рассмотрел, что оно кривое, как и все остальные в этом кривом королевстве. К тому же волнистая поверхность немного скошена и отражает не перегородку и телефонный столик, а неосвещенное пространство за шторой.

Что-то там, в темноте, шевельнулось. Что-то черное с белым.

Оказывается, у вешалок всё это время находился кто-то из посетителей или служителей! И разумеется, слышал каждое слово! В том числе про облаву… Неудивительно, что затих и затаился. Понял: телефонирует секретный агент.

Этого еще не хватало! Мало того, что опозорился, упустив пластину, так теперь еще и разоблачен? Случайный свидетель непременно разболтает всем, что в кабаре затесался ряженый филер!

Скрипнув зубами, прапорщик хотел перепрыгнуть через барьер, чтобы взять черно-белого за шиворот и под страхом ареста, тюрьмы, мордобоя — чего угодно — заставить его проглотить язык, да вдруг сообразил: зеркало-то кривое. Если сам он видит лишь расплывчатое пятно, так и человек, находящийся по ту сторону, может разглядеть только нечто бесформенно-желтое. Занавеска сплошная, ткань плотная — подглядеть невозможно.

Скорее, пока не поздно, прапорщик шмыгнул по коридору в зал и затерялся среди танцующих.

Козловский неспроста выбрал для помощника именно желтую блузу. Многие из эпатистов отдавали предпочтение цвету лунного диска. Не так-то просто будет неизвестному определить, кто именно из «желтых» разговаривал по телефону.

Алексей сел рядом с Алиной, закинул ногу на ногу.

— Какой-то обезьяний шабаш. — Он кивнул на танцующих. — «Ванстеп» — фи! Не думал, что вашим нравится вульгарная музыка.

— Они не мои. Я сама по себе, — ответила Алина, но не колюче, а вполне миролюбиво. — Помолчим, ладно?

Ночь. Улица. Фонарь

Летняя петроградская ночь. Стемнело ненадолго и как будто понарошку. Над городом мокрый туман. В воздухе клубится серая взвесь мелких капель. То, что близко, кажется далеким, далекое — близким. Блестит черная булыжная мостовая, отражая слабый свет фонарей. Очертания домов смутны, улица похожа на театральную декорацию. Каждый шаг гулок.

— Что ты всё оглядываешься? — Алина поежилась, завернула поплотнее свое оранжевое боа из перьев. В мокнущем, зябком тумане она стала еще больше похожа на птицу — нахохленную, больную. — Смешной какой. В провожатые навязался. Сумочку отобрал. Откуда ты только взялся?

— Сама же сказала. Из Костромы.

Они шли вдвоем по пустому проспекту. Романов действительно оглядывался через каждые несколько шагов. На то имелась причина.